Sic Non Transit Gloria Mundi!!!
Цель творчества - самоотдача,
а не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
так жить, чтобы, в конце концов,
привлечь к себе любовь пространства,
услышать будущего зов...
Борис Пастернак
Благодарность таланту
Ия Саввина
(журнал «Искусство кино», 1975 год)
Два часа от площади Восстания до площади Маяковского шли люди. Шли попрощаться с Любовью Петровной Орловой. А потом, когда траурный кортеж направился на Ново-Девичье кладбище, тысячи людей стояли на площади и тротуарах Садового кольца. Тысячи тех, кто не успел попрощаться с Орловой в театре. И при виде такой любви зрителей к актрисе к горькой и душной безысходности на душе присоединилось какое-то странное чувство, чувство благодарное, как если бы жизнь Орловой, действительная, не оборвалась, а продолжалась.
И нужно, необходимо, чтобы продолжалась, потому что Орлова – явление исключительное. От всех прекрасных, одаренных, любимых артистов, составивших эпоху в искусстве, ее отличает особая магия имени.
Была я маленькой – знала, есть Орлова. Гуляла вечерами деревенская «улица», и девчата, обнявшись, пели: «Любовь Орлова играет эту роль». Прошли годы – есть Орлова. Наконец, судьба свела в одном театре, а потом в одном спектакле – оставалась Орлова. Огромный талант и труд, радости и беды, все личные, свойственные только ей и никому более качества слились в этом имени, и оно стало магическим – ничего не надо объяснять про Орлову, достаточно назвать ее имя. А для меня в этом имени заключалась подсознательная идея постоянства жизни и природы. Я не знала этого прежде, просто чувствовала необычность своего отношения к Любови Петровне, и только, когда ее не стало, по каменной тяжести на сердце я ощутила необходимость ее присутствия.
В театре, «за глаза» называли ее – Любочка. Это не фамильярность. Это нежность. Наша Любочка была гордостью театра и делала людям много добра, но любовь к ней не была меркантильной платой за содеянное. В этом был ее особый человеческий талант – вызывать в окружающих желание любить себя, относиться к себе по-доброму, не только потому, что это Орлова, не только потому, что это хороший товарищ, а просто так.
Молодой актер нашего театра рассказал мне, что однажды зимой, в неподходящее для цветов время, он увидел – фиалки. Пройти мимо них, пахнувших землей, снегом, весной, свежестью, было невозможно, а покупать глупо, он идет не домой, дарить некому. «И вдруг я вспомнил, что в театре идет «Милый лжец». Я, просто счастливый от такого прекрасного совпадения, принес цветы Любови Петровне. У нее там сцена с цветами, и перед этой сценой я отдал ей фиалки».
Почему подарил? Просто так.
Актриса с магией имени была хрупкой маленькой женщиной, изящно, со вкусом, одевающейся, с добрыми глазами, прелестной улыбкой, утонченной интеллигентностью. Р.Я.Плятт выходил с ней к рампе не просто как с партнершей: он бережно и нежно «подавал» Орлову зрителям. Осторожно, бережно, как хрупкий сосуд с редким даром – женственностью.
И когда Орлова приходила на репетиции «Странной миссис Сэвидж», на лицах артистов появлялось непроизвольное выражение доброго восхищения: так смотрят на красивых детей или на цветы. Она приходила каждый раз как бы впервые и улыбалась, и все улыбались, и всем она нравилась, и ей говорили об этом, не испытывая неловкости или скованности, и она не притворялась смущенной, а по всему было видно, что внимание это ей приятно. Атмосфера на репетициях была дружелюбная и легкая, а в день ее дебюта весь театр волновался и «болел» за нее. А потом Любовь Петровна говорила: «Девочки, а не отпраздновать ли нам следующую «Сэвидж»?» - «А почему следующую?» - «Как-никак, третий спектакль на этой неделе. Чем не праздник?». И мы праздновали, и Любовь Петровна сидела совсем-совсем «своя», но защищенная от фамильярности своей естественностью, чистотой, порядочностью.
В «кулуарах» никогда не вели разговоров о личной жизни Орловой, «не сплетничали», а если кто-нибудь заговаривал о чем-либо бытовом, будничном, то с тайным желанием удивить собеседника необычностью. Как-то обсуждали больную тему: не умеем мы, артисты, держать форму, не следим за собой, только что был мальчик или девочка и вот уже обрюзг, пополнел и прочее, а вот Орлова…
И с какой радостью я разрушила фантазии, рассказав об одном «дне быта». Это было во время зарубежных гастролей театра. Рано утром мы выехали поездом из Югославии в Болгарию. Как правило, спальных вагонов там нет, и к вечеру мы умирали от усталости. Так же ехала и Орлова. Приехали. Мы с Танечкой Бестаевой обсуждали проблему: ужинать или немедленно спать. Все-таки ужинать. Из двери напротив выходит Любовь Петровна. «Ужинать? Девочки, я с вами». Мы еле плетемся. Она идет легко, маленькая, изящная. В ресторане какие-то молодые люди бросаются ко мне: «Это Орлова? Неужели это Орлова?» И ответить – «Да!» – приятно, как если бы я была причастна к этому имени. Но как быть с ужином? Что заказать в десять часов вечера, чтобы не шокировать Любочку? Вегетарианские блюда кажется мне наиболее подходящими для такого случая, и я с ненавистью читаю названия их в меню – очень хочется есть, и я не люблю морковь. Вдруг слышу: «Девочки, давайте по бульону с пирожком, по бифштексу и бутылочку красного сухого вина». Это было много лет до наших праздников на «Сэвидж» и прозвучало громом в небе.
Общаться с Орловой было радостью. Были искренность и легкость, покой и раскрепощение. Как увязать это с магией имени, не знаю, а, может быть, очень просто: мы же все думали про нее, что она – Орлова, а она о себе так не думала. И в этом – ее человеческое достоинство и значительность. Делала добро людям, не выискивая благодарности, так что иногда ее забывали поблагодарить. Почти так было со мной.
Любовь Петровна дважды серьезно повлияла на мою личную судьбу. В 1960 году я дебютировала на сцене театра имени Моссовета в роли Норы. До этого ее несколько лет играла Любовь Петровна. Я ничего не понимала в театральной жизни и не задумалась даже, не обижает ли знаменитую артистку посягательство на ее работу.
Но в день первого спектакля я получила корзину цветов с запиской «Норе от Норы». Это была самая большая награда – цветы от кумира, от любимой актрисы. Сохраняю записочку, как талисман – с этого дня я уже не рвалась из театра в свою прежнюю профессию.
Но Любовь Петровну я не поблагодарила – нет, конечно, какие-то куцые слова сказала ей при встрече, а ведь хотелось написать ей, как люблю, ценю, почитаю, как тронута вниманием и поддержкой. Постеснялась. Думала, что чувство – главное, а слова – ничто. Лучше бы все то, о чем пишу сейчас, сказать ей лично.
А через несколько лет у меня пропал голос. Нужна была операция. Друзья, знакомые, семья – самые близкие люди, и сама я, говорили «ай-ай» и все. Орловой не было в театре, она снималась. А когда мы встретились, и Любовь Петровна услышала мой голос, она пришла в негодование. Я никогда, ни до, ни после, не видела ее в таком гневе. Любовь Петровна кричала на меня, говорила, что я теряю профессию, что у меня нет воли, и я не заслуживаю никакого уважения, ожидая трагического конца. И ушла.
А утром следующего дня позвонила мне: «Все устроено. Все необходимые бумаги я в театре сделала. Немедленно приезжайте. Вас будет смотреть лучший специалист в этой области Павел Антонович Демидов. Это гениальный врач и замечательная личность. Что он скажет, то мы и сделаем». Любовь Петровна так и сказала – «мы». Через месяц после операции я говорила нормально.
Вы скажете, что так поступил бы на ее месте любой хороший человек. Сделал бы это, если б мог. Нет, вникать в чужую беду не только советом и сочувствием, но конкретно, осязаемо, делом – это редкое и драгоценное качество, которого не хватает очень многим милым и хорошим людям.
И надо было сказать Любови Петровне, что второй раз в жизни она «заставила» меня быть актрисой. И опять я постеснялась громких слов.
Любовь Петровна пробуждала в людях доброе чувство, и если правда, что человек жив, пока о нем помнят, то она осталась, остается и останется, наша Орлова.
Она была настоящей звездой
Лидия Николаевна Смирнова
(из воспоминаний, http://www.aif.ru/online/sv/171/02_02)
С Любовью Петровной меня познакомил Исаак Дунаевский после фильма «Моя любовь». Его связывала давняя дружба с Орловой и Александровым. Мы приехали к ним на дачу во Внуково, и меня поразили аккуратность и уют, царившие везде. На даче Любовь Петровна выращивала несколько сортов грибов. Все чехлы на стульях и диванах были сшиты ею из цветастого ситчика. Орлова была образцово-показательной хозяйкой. Это было так необычно для звезды советского кино! Увидев нас, актриса воскликнула: «А, Дунечка, здравствуйте! А это вы, та самая Смирнова?» Она была очень радушной, доброй, делала мне, начинающей актрисе, комплименты… В ней не было ни капли высокомерности. Но она держалась обособленно среди актеров. Я спросила: «Почему вы не дружите ни с кем из артистической среды, не принимаете участия в работе актерской секции?» Любовь Петровна с юмором, свойственным ей, ответила: «К общественной работе я абсолютно не приспособлена. За нас двоих работает Гриша. Он такой общественный!»
Я видела ее на сцене Театра имени Моссовета. Она – профессионал сцены и большая труженица. В жизни Орлова была даже красивее, чем на экране. У нее была прекрасная кожа, она мало пользовалась косметикой. Сейчас ходят легенды, что Орлова делала пластические операции. Чушь. Тогда речи не было о пластической хирургии.
У них с Александровым были очень симпатичные отношения. Они казались идеальной парой. При посторонних называли друг друга на «вы». Григорий Васильевич был очень заботливым на съемочной площадке. В павильоне была комната на колесах, чтобы Орлова могла уединиться от постороннего шума. Для настроя на роль ей нужны были изоляция и полная тишина. Александров великолепно умел делать рекламу. В нужном месте он будто ненароком говорил: «Вчера Вячеслав Михайлович сказал Любе…» И все понимали, что актриса якобы была на короткой ноге с самим Молотовым.
Любовь Петровна приглашала меня в гости в свою московскую квартиру, где помимо них жила еще мама актрисы. Из гостиной налево была комната Александрова, направо – Орловой. Меня тогда очень удивило, что они разговаривали по телефону, находясь каждый в своей комнате.
Орлова была немного усталой от своего успеха. Каждую минуту в ее квартире раздавались звонки в дверь и по телефону, все выражали восхищение, просили автограф. Это тяжело было выдержать даже мне в то короткое время, что я находилась у Любови Петровны. А однажды на Театральной площади поклонники подняли машину, в которой сидела Орлова, и долгое время не давали ей уехать, хотя Любовь Петровна очень спешила по делам. Но она никогда не жаловалась, она была настоящей звездой.
Идеал актрисы
Инга Будкевич
(из воспоминаний)
Как и все, я любила кино, но живой артистки ни разу не видела. И вот в 1943 году, когда нас отправили в эвакуацию в Баку, мне безумно повезло. Я встретилась с самой царицей нашего кинематографа – Любовью Орловой. Однажды наша ватага 6-8-летних ребят во главе со мной прогуливалась по набережной вдоль моря, которая вела к гостинице «Интурист». И тут мы увидели Орлову. Она шла совсем одна. В красивом пальто из голубой норки. Пышноволосая, на высоких каблуках. Это было просто чудо. Мы, конечно, ее сразу узнали. Побежали следом, приплясывая, корча рожицы. Я кричала ей вдогонку: «Орлова! Орлова! Играет и поет! Орлова! Орлова! Играет эту роль!» Наконец она остановилась и очень ласково обратилась ко мне: «Девочка, – сказала она, – Мне очень приятно, что ты меня знаешь и любишь. Я тоже тебя люблю, как и всех моих зрителей. Если хочешь поговорить, пожалуйста, но кричать так на всю улицу не надо». После ее слов, сказанных так мягко, мне стало стыдно, и я бросилась наутек, а за мной вся наша шпана.
Самое интересное, что, спустя годы, будучи начинающей актрисой, я снималась с Орловой в ее последнем и, к сожалению, неудачном фильме «Скворец и лира». Конечно, я напомнила ей про тот случай в Баку. Мы с ней подружились. Много времени на съемках проводили вместе. Она была уже немолода, но держалась прекрасно. Правда, по некоторым приметам можно было определить ее состояние. Возраст давал о себе знать. Орлова репетировала в тапочках, переобувалась в туфли, только когда снимали.
Однажды ей стало плохо. Вызвали «скорую». Помню, я вошла в комнату, где она лежала на кровати, худенькая старушка, без парика. « А, это ты, Руайка!» – улыбнулась Орлова. Она меня звала так, потому, наверное, что находила похожей на девушку Райку из кинофильма «Цирк». Орлова играла там американку и говорила с акцентом. После отъезда врачей она быстро оправилась, переоделась и снова вышла на съемочную площадку. И снималась, да как снималась! Вальсировала! Играла в полную силу!
Для меня Любовь Орлова навсегда осталась идеалом актрисы. Самой красивой, самой доброй, самой талантливой.
Она - всегранна
Махмуд Эсамбаев
(из интервью «Кино - любовь моя», журнал «Советский экран», 1984, № 7)
– «Мери верит в чудеса…», – Махмуд настолько точно передает интонации Любови Орловой, что показалось, будто мы сидим в зрительном зале и смотрим «Цирк». А потом повторил танец Любови Орловой – тоже из «Цирка»…
– «Послушайте, послушайте…, – Махмуд резко обрывает танец. – Где-то я прочел о ней: многогранность таланта Орловой! Это не о ней. Она всегранна – возможно, и нет такого слова, но применительно к Любови Петровне другого и подбирать не надо. Она носила любое платье так, что это была сама элегантность, пела – как надо петь, танцевала…Я, мужчина, горец, профессиональный танцор, могу только повторить ее танец, не более того…»
История одной фотографии
Иосиф Прут , кинодраматург, заслуженный деятель искусств РСФСР
(«В кармане маленьком моем …», «Советский экран», 1986, № 11)
Немногим более десяти лет прошло с той поры, как нас покинула народная артистка Советского Союза Любовь Петровна Орлова.
Хочу рассказать лишь два эпизода из жизни этой замечательной женщины, великой актрисы и чудесного человека.
Отправляясь на фронт, я зашел попрощаться с моими самыми близкими друзьями Любой Орловой и Гришей Александровым.
Любовь Петровна вложила в карманы моей гимнастерки две пластинки из пуленепробиваемой стали: их по ее просьбе изготовили на военном заводе.
К одной из пластинок, той, что прикрывала сердце, была приклеена фотография из нашего последнего фильма «Одна семья». Я принимал участие в создании его сценария.
– Там кое-что написано…, – сказала Любовь Петровна, – Прочтете в День Победы.
Таким образом, я ушел на войну «бронированным».
Наступило 9 Мая. Этот радостный день я встретил в освобожденной Праге. Гитлеровский фашизм был разгромлен и капитулировал.
Пластинка, на которой была фотография Орловой, осталась целой. Вторая, что прикрывала грудь с правой стороны, вернулась в мирную жизнь с вмятиной: при штурме Берлина, во время уличного боя, пуля скользнула по «броне». Но след остался: гематома (так это называют медики) по сей день напоминает о событиях сорокалетней давности.
Когда я оторвал от пластинки фотографию, что все годы войны покоилась в левом кармане моей гимнастерки, то прочел на обороте следующее:
«Мой дорогой! Хоть я и кричала на Вас иногда, но знайте, что это было из-за дружбы. От всего сердца желаю Вам счастья! Желаю Вам удачи и чтобы Вам было хорошо! Ваша Любовь Орлова».
И вот еще о ней.
Сталинград. Зима. Тридцатиградусный мороз.
Между войсками двух фронтов – проход, по которому движутся на восток, к реке, почти сто тысяч пленных гитлеровцев.
А рядом – два грузовика. На них «флютка» – маленькое пианино. За ним, на ящике из-под снарядов, сидит аккомпаниатор.
Прекрасная женщина поет для воинов-победителей. И мы слышим ее дорогой голос, незабываемые слова на известный мотив:
Пусть враги, как голодные волки,
У границ заметают следы!
Не видать им красавицы-Волги
И не пить им из Волги воды! –
поет любимая актриса Любовь Орлова, и восторженно слушают ее воины.