Любовь советского экрана
Журнал «Искусство кино», 1982 г., № 10
Огромный оркестр на сцене Большого театра отыграл виртуозно аранжированное вступление, и, сменив нелепый дождевик на блестящее концертное платье, смешные косички на эффектную прическу, неуклюжие ботинки на серебряные Золушкины туфельки, в победительном сиянии красоты и обаяния появилась и запела Анюта, еще за минуту до этого бывшая никому неведомой замарашкой, а с этого мгновения ставшая «звездой»... Такой вошла в сознание и сердце зрителя Любовь Орлова после фильма «Веселые ребята», который принес ей всенародную славу, такой сохранила ее верная зрительская память до наших дней. Орлова играла и другие роли, и «Веселые ребята» не были ее дебютом на экране, но именно здесь, как и в последующих фильмах Г. Александрова с музыкой Я. Дунаевского — «Цирк», «Волга-Волга», «Светлый чуть», «Весна»,— уникальный талант актрисы раскрылся полно и многогранно.
Героини Орловой — Анюта, Стрелка, Таня Морозова — проходили путь сказочной Золушки по-своему: они добивались мечты, делали сказку былью. И если был здесь элемент волшебства, то действовал он не только в награду за доброту и скромность, но вступал в силу как закономерный элемент упорного, энергичного, безустанного стремления. В героинях Орловой воплотились существенные черты современников, их настроения, мечтания и надежды.
Список работ Любови Петровны Орловой в кино и театре невелик. Однако искусство Орловой — явление, выходящее далеко за пределы конкретных ролей, которые ей довелось сыграть. Она создала еще один, может быть, главный образ: талант, щедро одаренный и получивший возможность реализоваться, красота, несущая людям добро и веру в осуществление мечты, личность, устремленная к цели, полная оптимизма и созидательной энергии.
Именно об этом образе Л. П. Орловой, определившем то особое место, которое она занимает в советском кино, рассказывают ее друзья и знакомые, коллеги и партнеры по фильмам и спектаклям — мастера театра и кино, по нашей просьбе принявшие участие в создании портрета выдающейся советской актрисы.
*Фото: ЛЮБОВЬ ОРЛОВА 1955 г.
Самые светлые воспоминания
Игорь Ильинский
Журнал «Искусство кино», 1982 г., № 10
Дни моей работы с такими замечательными людьми и великолепными мастерами, как Любовь Петровна Орлова и Григорий Васильевич Александров, были одними из лучших в моей жизни. Об этом времени остались у меня самые светлые воспоминания.
Я высоко ценю талант Любови Петровны, ее актерское мастерство. И как притягательны были для всех, кто с нею соприкасался, ее непосредственность, простота, жизнерадостность! Она была отличным партнером. В работе — поразительно дотошна, вникала во все подробности роли, во все детали костюма, обстановки. Мелочей здесь для нее не было. На первый взгляд роль Стрелки в «Волге-Волге» не ставила перед актрисой новых серьезных и сложных профессиональных задач: она имела за плечами богатый и разнообразный опыт «Веселых ребят» и «Цирка», блистательно воплотив в этих фильмах столь несхожие характеры, — одним словом, была мастером своего дела. Однако надо было видеть, с каким волнением, без тени самоуверенности, самодовольства она относилась к работе! Как тщательно репетировала, отделывая каждый штрих, придирчиво проверяя каждый свой шаг! И при этом — никакой скованности, принужденности: завидная свобода импровизации, артистическая легкость, дававшаяся упорным каждодневным трудом.
Одним из самых обаятельных качеств Любови Орловой была ее удивительная деликатность— она предельно корректно вела себя на съемочной площадке, учитывала свое положение «премьерши» и была безупречна в отношении к делу, никогда не позволяла себе капризничать во время съемок. Дисциплинированность, такт, внимательность, уважение к товарищам, подчинение себя общим интересам — все это было ей органически присуще, она просто не могла по-другому. И желание помочь всем и каждому тоже неотделимо от ее облика, от ее душевной сути.
И, конечно же, ее поведение благотворно влияло на творческое настроение коллектива, на отношения внутри нашей съемочной группы, ведь взаимопонимание, единодушие, добрый уклад на съемках — одно из главных слагаемых успеха. У нас, когда мы работали, всегда было веселое настроение.
В человеческие отношения Любовь Петровровна вносила теплоту, доброту, ласковость. В ее присутствии хотелось выглядеть самым лучшим образом. Я вспоминаю эпизод съемок фильма «Волга-Волга», где мне по сценарию нужно было прыгнуть в сапогах и с портфелем с палубы в воду — и не нашей приземистой «Севрюги», а большого волжского парохода.
Был холодный осенний день середины октября, но светило солнце — как такую возможность не использовать? Конечно, можно было взять дублера-пловца, одетого в мой костюм, неотличимого от меня на общем плане. Но мне хотелось сыграть, как Бывалов, пробежав по палубе, целеустремленно продолжает бег в воздухе — оторвавшись от парохода, сучит ногами, — играть в воздухе актерам не часто приходится...
Поначалу предполагалось отправить меня в воду со средней палубы, но я, разохотившись, неожиданно для себя самого сказал: «Уж лучше с капитанского мостика, это было бы поэффектнее!» И тут же был пойман на слове.
Уже через 10 минут весь пароход знал — не без стараний Александрова,— что Ильинский будет прыгать с верхней — капитанской — палубы. В разных местах парохода меня останавливали вопросом: «Это правда, ты будешь прыгать с самого верха?», «Вы решились прыгнуть оттуда? Молодец, молодец!» Нечего делать, в сапогах и с портфелем я полез на верхнюю палубу. Но когда я туда взобрался, то обнаружил, что моя храбрость задержалась где-то внизу. Каждый знает, что смотреть снизу вверх и сверху вниз, особенно если нужно прыгать,— не одно и то же. Ноги мои, как у несменяемого капитана, приросли к капитанской палубе. Нет, надо отказаться. Где дублер? Но тут я увидел множество глаз, устремленных на меня, и среди них — глаза Любови Петровны: в них было столько веры, восторга и, я бы сказал, восхищения! Ведь накануне, оробев, отказалась от прыжков в воду ее дублерша... Я разбежался...— остальное вы видели на экране. Дубль, к счастью, не понадобился. Но в холодной воде мне еще пришлось в те дни посниматься, хотя я попадал в нее теперь с меньшей высоты...
Да, интересно, весело мы тогда работали! Александров снимал картину непринужденно, как бы шутя, не насилуя, не нервируя актеров,— в дружелюбии и деликатности, во внимании ко всем, кто участвовал в съемках, Григорий Васильевич и Любовь Петровна могли бы соревноваться... Для меня их дружба — пример удивительного взаимопонимания режиссера и актера. Это была творческая дружба, которой сопутствовала их глубокая взаимная привязанность. Я бы хотел подчеркнуть эти слова — творческая дружба.
Любовь Орлова удивительно передавала на экране жизнерадостность, обаятельное и лукавое простодушие своих героинь. Образы, ею созданные, так ярко выражали оптимизм, энергию, одаренность нашего народа! Героини Орловой были созвучны времени, стали воплощением определенных его черт наряду с бесстрашными полярниками («Семеро смелых»), строителями нового города («Комсомольск»), Климом Ярко и Марьяной Бажан («Трактористы»). Актриса словно угадала тот идеал, к которому в те годы был устремлен зритель,— ее экранные творения вызывали самый восторженный отклик.
Фильмы Григория Александрова были произведениями новаторскими. Они по праву стали классикой. И радостно сознавать, что славу первооткрывателя делит с режиссером великая актриса.
Фаина Раневская рассказывает
Ия Саввина
Журнал «Искусство кино», 1982 г., № 10
Я пришла к Фаине Георгиевне после ее творческого вечера на телевидении. Непрерывно звонил телефон — поздравляли, благодарили. Раневская была грустна, что никак не соответствовало моменту. Почему?
— Какая нелепость утверждать,— сказала она, — что нет незаменимых. Яншин, Абдулов, Андровская, Любочка Орлова. Для меня они незаменимы. Я их всех увидела там, на экране, моих драгоценных партнеров. Мне хотелось броситься к ним, обнять их.
И Фаина Георгиевна стала вспоминать, рассказывать о них, о своих друзьях. И как-то само собой, может быть, потому, что мы обе знали Любовь Петровну, стали говорить только о ней.
Вспоминая, Фаина Георгиевна оживилась: — Сама я писать не могу. Страдаю аграфией, а мне бы надо страдать графоманией — настолько это доходней. Мне нравится, что Вы написали в журнале «Искусство кино» о Любочке. Не зная ее так давно, как я, вы тоже почувствовали особенность этой актрисы — органическое сочетание ее человеческих и творческих данных.
В начале нашего знакомства Любочка пожаловалась мне, что не может сниматься в кино. Музыкальный театр имени В. И. Немирович Данченко, в котором она работала, не отпускал ее на съемки. Я увидела молодую, очаровательную женщину и, не зная еще ее творческих возможностей, сказала ей, излучающей удивительное обаяние: «Бросайте все, идите в кино—это ваша судьба». Такое редчайшее обаяние — талант, дар. Оно предполагает и внутреннюю талантливость: она светилась из глубины, это не был холодный блеск равнодушной красавицы. Я не ошиблась. И всю жизнь Орлова называла меня «моя добрая фея».
Я наблюдала Орлову многие годы и всегда радовалась ей. Радовалась, видя на экране, радовалась, как другу, радовалась, как партнеру. Посмотрите, с какой легкостью и изяществом она живет в «Веселых ребятах», в первой своей по-настоящему большой роли. Эту легкость создали тяжелый труд, редкая самоотдача, самопожертвование. Но все это — за кадром, а результат — легкость. Орлова пересказывала с юмором «курьезные» сцены на съемках. Например, «веселую» историю катания верхом на быке, окончившуюся полутора месяцами больницы, — сильно разбила спину: недрессированное животное не хотело «работать» Я не знаю актрисы, включая и себя, которая после такой травмы могла бы снова войти в тот кадр. Орлова же, возвратившись к съемкам, закончила эту сцену. Боясь воды, вынуждена была нырять в «Волге-Волге». Она говорила: «Сказать режиссеру, что я не могу, не умею, для меня исключалось, так как я считаю, что актриса не имеет права говорить: «Не могу, не умею».
Она рассказывала, как маленькой девочкой, изображая какой-то овощ в детском музыкальном спектакле, была обласкана Шаляпиным, который предсказал, что этот ребенок станет актрисой. Занималась музыкой — так хотела ее мама. Занималась движением, танцем, балетным станком — и пленяла своей грацией. Потому и умела делать то, чего не мог никто, кроме нее. Помните знаменитый кадр из «Цирка» — Марион Диксон танцует? Площадка — дуло пушки. Высота — страшно сказать, а мне, всю жизнь боявшейся высоты, оттого и запомнились эти цифры — 4 метра, а диаметр площадки 75 сантиметров. И здесь — та же легкость, изящество, чувство свободы и улыбка — уникальная улыбка Орловой. Эта улыбка не была формой, она была существом Любочки, светом ее души. Она всегда стремилась к прекрасному. Эта чистая, возвышенная вера в людей и добро в самом раннем детстве подарила ей бесценную реликвию — книжечку толстовских сказок с портретом автора на обложке и надписью: «Любочке Орловой — Лев Толстой».
Увидела я эту книжечку, приехав к Орловой на дачу, и была потрясена невозможностью, несовместимостью: молодая, очаровательная Орлова — и эта надпись. Она смеялась, видя мое смятение: «Не удивляйтесь. Я была совсем маленькой, прочитала сказку Толстого, она мне так понравилась, что я написала ему письмо, полное восторгов, и получила эту книжку». А я подумала тогда, что величие Толстого и в том, что он прислал книгу пятилетнему ребенку.
Я любила бывать у Орловой. Настолько, в силу моего характера, далек от изящного мой собственный быт, что я отдыхала в уюте ее гостеприимства, за вкусным, изысканно украшенным цветами обеденным столом. Но главным было радушие хозяев. А вы знаете, как был красив Александров, режиссер, друг, муж Любочки? Он был прекрасен, как Антиной, хотя Антиноя никогда я в глаза не видела. И любили они друг друга, как Филемон и Бавкида.
Я спросила ее как-то: «Любочка, в чем секрет вашей молодости?» — «Я никогда никому не завидовала и всем хотела добра». «Я тоже никому не завидовала и хотела добра»,— сказала я почти гневно. «Может, были иные причины...» — робко начала она. Вдумаемся: ведь в этом тоже секрет феномена Орловой — хотела добра.
Я знаю только одну женщину, на которую Любочка иногда сердилась. Объясняла она мне это тоже необычно: «Я сержусь на нее за то, что она заставляет меня сердиться».
Я оценила глубину Любочкиного сострадания всему живому, когда она рассказывала мне о своем посещении корриды. Вышел бык — и в него полетели бандерильи, впились ему в холку. «Мне показалось, что я увидела в его глазах изумление — ведь я же вас не трогаю, за что же вы меня мучаете? Я заплакала от жалости к животному, в ужасе бросилась к выходу, чтобы не видеть восхищенные лица людей, наслаждавшихся страданиями ни в чем не повинного животного». Она говорила это со слезами на глазах. И как я ее понимаю! К замечательному Хемингуэю я отношусь хуже, чем он этого заслуживает, за его воспевание корриды.
Неповторимо пленительная, истинная доброта — притягательная сила Орловой, естественно переходя из жизни в творчество, — обогащала ее как актрису. Когда я тяжело заболела и требовалась операция, Орлова приняла во мне такое участие, забыть которое невозможно. Это даже не дружеская забота. Так могла бы себя вести только любящая дочь.
— Фаина Георгиевна, а как вам работалось в «Весне»?
— Правильнее было бы назвать этот фильм «Весна в Антарктиде»: холод в павильоне был адский, пока не загорались все необходимые электроприборы. Я ворчала, сердилась, но на лице Орловой я ни разу не увидела неудовольствия — это была выдержка и дисциплина. Любовь Петровна и Григорий Васильевич умели согревать павильон своим человеческим теплом. Орлова умудрялась быть внимательной к партнерам, устранять административные неурядицы — в то время как роль у нее была трудной и по существу, и по технике исполнения: она играла двойников — ученого и актрису. Прелестная, легкая, наивная — актриса. И сдержанная, собранная, суровая даже — ученый. Разные гримы, костюмы, походка, пластика, голоса. Когда обе героини Орловой встречались в одном кадре, требовались высочайшее мастерство и собранность. Партнерами актрисы в этом кадре были заранее записанный на звуковую пленку голос ее второй героини, транслируемый в павильон, и черная шторка в аппарате, закрывающая половину экрана. Потом наоборот. Перематывалась операторами пленка, перегримировывалась и переодевалась актриса и опять общалась с голосом и черной шторкой. При этом нельзя было попасть в зону черной шторки (место двойника) ни рукой, ни головой, ни плечом — на экране не было бы ни руки, ни головы, ни плеча. Это была адова работа, и Орлова выполнила ее с блеском. Потом, когда она репетировала в театре, многие «раскованные» «не зажатые» актеры улыбались снисходительно, видя ее пристрастие к предельной точности в мизансцене. А зря. Это был профессионализм высшего порядка.
При громадной ее славе она была удивительно скромна. Скромность ее — тоже талант. И вообще она была талантливей, чем это принято думать. Я говорю о ее сценических ролях, которые считаю недостаточно оцененными. Трагическая беззащитность Лидии в спектакле «Сомов и другие», прекрасная работа в «Русском вопросе» — Джесси. Она всегда хотела играть в театре. И когда по многим причинам я не могла больше играть одну из своих любимых ролей — миссис Сэвидж, мне хотелось передать ее именно Орловой. В ней были чуткость, человечность, доброта, что составляло основу характера миссис Сэвидж. Но вы ведь играли с Любовью Петровной, знаете это.
— Нам очень не хватало вас, Фаина Георгиевна, когда вы перестали играть в этом спектакле. И если бы не «наша Любочка»... Мы ведь, как и вы, называли ее так за глаза, разумеется, и в этом не было фамильярности, а была нежность. Орлова отчаянно волновалась перед премьерой, вернее, «дебютом» своим, и весь театр «болел» за нее. И занятые, и не занятые в спектакле артисты забегали на секунду к ней в гримерную — улыбнуться ей, благословить, положить на столик букетик цветов. Возник вдруг аромат прекрасной старины, таинства театра. Почему-то вспомнились стихи: «Я не увижу знаменитой Федры в старинном многоярусном театре, с прокопченной высокой галереи, при свете оплывающих свечей...»
— Знаете, когда по любым причинам от тебя уходит любимая роль, это все равно, как если б ушел любимый человек. Это очень больно. Но когда я звонила и спрашивала, как сегодня сыграла Орлова, и мне говорили: «Хорошо. Очень хорошо. Она играет по-другому, чем вы, соответственно своей индивидуальности, она так естественна («естественность» для меня драгоценное слово)...» — я испытывала радость, как если бы хвалили меня. Уход из жизни Любочки Орловой я переживаю, как личное горе, и до конца моих дней буду вспоминать о ней с великой нежностью.
Чудесный дар
Иосиф Прут
Журнал «Искусство кино», 1982 г., № 10
В особняке на Новинском бульваре (ныне улица Чайковского) давался детский бал. Федор Иванович Шаляпин имел обыкновение трижды в году устраивать для своих детей —и их друзей—воскресные утренники. Праздничный зал, яркие костюмы, музыка, веселье — все это завораживало собравшуюся детвору. Среди приглашенных был и я — восьмилетний мальчик, ученик младшего приготовительного класса, единственный — в гимназической форме.
Юные гости все прибывали — знакомые мне и незнакомые. Радушный хозяин дома, казавшийся нам таким огромным, приветствовал входящих своим громовым голосом. И вдруг в дверях показался... ангел. Весь в чем-то розовом, воздушном.. Это была маленькая девочка, белокурые локоны спадали на ее плечи. Шаляпин поднял ее на руки. Я смотрел на нее как зачарованный... и очнулся, когда услышал голос хозяина:
— Дамы приглашают кавалеров.
И тогда это розовое облако подплыло ко мне и произнесло:
— Я вас приглашаю, кавалер!
Так произошло мое знакомство с Любовью Петровной Орловой, которой в ту пору было, шесть лет. С Ирочкой — старшей дочерью Федора Ивановича, моей сверстницей, — мы были на «ты». Но к розовому ангелу я обратиться на «ты» не посмел. Вот с тех пор мы и говорили друг другу «вы».
Прошло тридцать лет и еще три года. Началась война. Перед отъездом на фронт я пришел попрощаться с Любовью Петровной и Григорием Васильевичем Александровым. Были сказаны какие-то бодрые и вместе с тем грустные слова, незаконченные фразы... Неожиданно Любовь Петровна попросила меня спуститься с нею на улицу. Мы сели в их машину, куда-то поехали и остановились у проходной авиационного завода. Любовь Петровна оставила меня в машине, а сама прошла в здание. Скоро она вернулась, держа в руках две пластинки из пуленепробиваемой стали. На одной из них была наклеена ее фотография.
— Надпись на карточке прочтете только после победы! — сказала Любовь Петровна. Затем она вложила пластинки в нагрудные карманы моей гимнастерки и благословила меня. Так я ушел на войну бронированным.
9 мая 1945 года в Праге я вынул обе пластинки из карманов моей гимнастерки. Левая — та, что прикрывала сердце, осталась нетронутой. А в правой оказалась вмятина: пуля (или осколок) уткнулась в нее... Когда я отделил от пластинки фотокарточку, то прочитал на обороте: «Хотя я и кричала на вас иногда,— знайте: это было по дружбе. От всего сердца желаю вам счастья, желаю вам удачи и чтобы вам было хорошо. Ваша Любовь Орлова».
Прошло еще тридцать, но на сей раз без трех лет с того памятного дня в начале войны. Я пришел к Любови Петровне на ее семидесятилетие и сказал:
— Вот, Любочка, сочинил для вас сценарий. Принес пока только одну страницу. На ней — список действующих лиц. Начинается он с основных. Вы играете Екатерину Алексеевну — императрицу всероссийскую. Следующий персонаж — Григорий Орлов, ее возлюбленный. Он боготворил свою повелительницу, поэтому фильм должен называться: «Любовь Opлова».
Это была шутка. Сценариев для Любови Петровны я не писал: я был только восхищенный зритель, благодарный судьбе за дружбу с прекрасной актрисой.
Я всерьез думаю, что Любовь Орлова сохранила мне жизнь. Как и многим другим. Не авиационной броней, а тем, что мы часто в трудные минуты вспоминали о ней, и чудесный ее образ прибавлял сил.
Сколько лет прошло, а она продолжает одаривать с экрана энергией, радостью, красотой
Девочка с шаляпинского бала выросла, но в отличие от нас так никогда и не состарилась — и это уже навсегда.