Любовь Петровна Орлова и Григорий Васильевич Александров
Августа Сараева-Бондарь
Из книги «Силуэты времени», СПб., 1993. 200 с.
….Экспонат! Это слово для музейного сотрудника звучит как призывный рог для охотника, как пароль для разведчика, как сигнал трубы для солдата. Оно всеобъемлюще и священно. В нем аккумулируются долгие поиски и интересные находки, глубокая старина и звонкая современность. Ведь все, буквально все, окружающее нашу жизнь, является документальным и вещественным материалом для будущих экспозиций и музеев. «Вот и рояль Дунаевского, — думалось мне,—за которым он работал двадцать лет, и все вещи, находившиеся в его кабинете, — они теперь не пременно должны стать экспонатами, тем более что это вещи «ленинградские». Их надо вернуть из Москвы в наш город, и, конечно, только в наш музей!»
Вскоре я познакомилась с женой Исаака Осиповича, Зинаидой Александровной, и его сыном Геней, тогда студентом института имени Сурикова. Они тяжело переживали кончину дорогого им человека и долго не могли примириться, свыкнуться с происшедшим . Зинаида Александровна много и охотно рассказывала мне об Исааке Осиповиче.
В 1962 году она позвонила мне из Москвы и спросила, не ее собираюсь ли я в ближайшее время быть в столице. И если да ,— очень ждет у себя.
— Мы с Генечкой хотим передать, подарить вашему музею рояль и некоторые вещи Исаака Осиповича. Как вы на это смотрите? — спросила она меня уже при встрече.
— Мы будем счастливы. Это такой подарок Ленинграду! — От волнения я не находила слов.
Свершилось то, о чем мечтала. Мысленно я уже видела не только кабинет композитора, но и будущих его посетителей.
В ноябре я отправилась поездом в Москву, а музей вслед за мной отправил грузовой транспорт для экспонатов.
Не буду рассказывать о сборах и упаковке вещей. Это было тяжело, особенно для семьи Дунаевского. За роялем надо было ехать во Внуково, на дачу, куда почему-то после смерти Исаака. Осиповича перевезли инструмент.
Как сейчас помню день 17 ноября. Серое холодное небо, печально моросит дождь. Деревья уже без листьев. Тишину в поселке нарушает лишь карканье ворон. Вот и дача. Все дорожки засыпаны опавшей листвой, видно, здесь давно никто не бывал. Холодно и в самом доме, очень холодно. В центре большой комнаты — одинокий рояль. Я подошла к нему, приоткрыла крышку, взяла несколько аккордов. Рояль отозвался, словно обрадовался, что к нему пришли, что его не забыли. Мастера стали готовить ящик. Стучали молотки, будто заколачивали в гроб чью-то жизнь. Не выдержав, я вышла на улицу. Может быть, именно в эти мгновения я прощалась с Исааком Осиповичем навсегда, безжалостно понимая, что его не будет. Никогда!
— Простите, — вдруг услышала я чей-то голос, — у вас что-нибудь случилось? Я не могу помочь?
Мое сознание медленно возвращалось к действительности. Передо мной стояла Любовь Петровна Орлова!
— Любовь Петровна?! — только и выговорила я.
— Да, а что происходит? — спросила она, поняв, что я вышла из дачи Дунаевского.
— Сегодня веши Исаака Осиповича и его рояль уезжают в Музей истории Ленинграда.
— Так это очень хорошо! — воскликнула Орлова.— Вещи едут в его любимый город.— И, посмотрев па меня, добавила: —Пой демте ко мне, я вас чаем напою, вы же совсем замерзли.
Поблагодарив, я сразу же отказалась, так как нужно было до наступления темноты возвратиться в Москву.
— А почему в Музей истории Ленинграда? — поинтересовалась Любовь Петровна.
Как патриот города и музея, я с жаром поведала Орловой все: о «Дунаевских» вечерах и встречах, желании воссоздать рабочий кабинет композитора, атмосферу его радостного творчества в Ленинграде.
— Ленинградцы очень любят Исаака Осиповича.
— И вы тоже? — спросила меня Орлова. — Хотя что я спрашиваю. Тут без любви не обойтись...
— И без Любови тоже, — подхватила я, обыгрывая смысл ее чудесного имени.
Она рассмеялась:
— А чаю бы мы с вами все-таки успели попить. Ну да ладно. Зато познакомились. Как вас зовут?
— Августа Михайловна!
— А нас — Григории Васильевич и Любовь Петровна. На нашей даче телефона нет, но если Вы захотите увидеть среди участников концертов и нас с Григорием Васильевичем, дайте знать, только заблаговременно!
В январе 1963 года в музее открылся зал, посвященный творчеству Дунаевского. Сколько зимних трогательных букетов было «возложено» к роялю, даже розы из Харькова, творческой родины композитора.
Большим событием в жизни музея стал концерт, прошедший под девизом «Здравствуйте, Дунаевский!». В нем приняли участие Любовь Петровна Орлова и Григории Васильевич Александров, прекрасный хор любителей пения (руководитель — ныне заслуженный деятель искусств профессор Е. П. Кудрявцева) и оркестр Выборгского Дворца культуры, артисты ленинградских театров и эстрады.
После концерта я пригласила Любовь Петровну и Григория Васильевича домой. Оказалось, что нам не надо было примериваться друг к другу и привыкать, как заметил Александров.
— Просто мы давно не встречались, — уточнила Любовь Петровна.
И действительно, в тот чудесный вечер, затянувшийся допоздна, мы не могли наговориться. Тема петляла, как легкая лесная тропинка: то она выводила нас к ручейку музыки, то одаривала лучами каких-то солнечных событий, то подводила к непроходимому бурелому дней, которые отпечатались в памяти горечью. Оказалось, что все они—Любовь Петровна, Исаак Осипович и Григорий Васильевич — родились в новогоднем месяце — январе.
— Наверное, поэтому мне январь кажется маем, — перефразировала я строчку песни из «Серенады солнечной долины».
Расставались за полночь. Любовь Петровна вдруг сняла с себя шерстяной жакет:
— Пусть он останется в этом доме как залог будущей встречи.
Сколько их было потом! Светлых и радостных, искренних и желанных. Наши дорогие москвичи довольно часто приезжали в Ленинград. Мы вместе отмечали юбилейные даты фильмов «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», проводили встречи с ленинградцами в Центральном лектории, Доме ученых. В свою очередь мы с Владимиром Владимировичем (муж А.М. Сараевой-Бондарь - прим. автора сайта) стали гостями дома Орловой и Александрова и в их московской квартире, и в неизменно любимом ими Внукове, на даче.
Там, зимой у горящего камина, летом — на открытой веранде, оживали воспоминания с интереснейшими комментариями о времени и о себе, о соратниках, современниках, о встречах с великими людьми мировой культуры. А когда творческие дела уносили знаменитых москвичей в другие страны и на другие континенты, то на Васильевский остров из далеких «заморских» городов всегда приходили конверты со словами любви и привета.
— Что же все-таки было импульсом при создании ваших картин? — приставала я к Григорию Васильевичу. — Музыка или сценарий?
— Неразделимо было наше содружество, наша взаимосвязь. Как хлебные злаки с землей. Ведь зерна ржи и пшеницы без земли не дадут всходов, равно как и земля без зерен не даст нам хлеба... А еще проще, — продолжал режиссер, — уберите музыку из «Веселых ребят»—и не станет кинокомедии. В «Цирке» мою постановочную мысль также вела музыка...
Да? — шутливо прервала Александрова Орлова. — А я думала, что Любовь...
О! — подхватил Григорий Васильевич. — Любовь всегда была для меня и остается именем и чувством. Но вот опять же— чем была бы «Волга-Волга» без музыки Дунаевского? Правда, сам Исаак Осипович уверял меня, что я будоражу его творческую фантазию, в общем, провоцирую музыку. — улыбнулся Александров. — Какого огромного таланта был этот человек, — продолжал Григорий Васильевич, покручивая свою сигару, — его феномен еще не раскрыт, к нему еще вернутся, его, верю, будут изучать как классика.
— Гришечка, а ты помнишь, что ответил Дунаевский, когда мы, впервые услышав «Лунный вальс», пытали его, как удается ему создавать такие мелодии? — спросила Любовь Петровна.
— Конечно, помню, — отозвался Александров. — он сказал: «А вы любите, пожалуйста, меня и мое творчество — все остальное будет за мной. Так уж устроен».
— И как обидно, что этой желанной и необходимой ему любви в его жизни недоставало, — сокрушенно сказала Орлова, — он бросался на воздушные замки, строил карточные домики и в вечных поисках огня любви за крылья синей птицы принимал воронье оперенье.
О Дунаевском мы могли говорить бесконечно. Ведь самые лучшие годы — пятнадцать творческих лет — прошли у Орловой и Александрова под знаменем его музыки. С 1933 по 1948, когда волею непреодолимых обстоятельств распался их союз.
Приступая к работе над фильмом «Встреча на Эльбе», Григорий Васильевич «изменил» творческой дружбе с Дунаевским. Умевший чутко реагировать на малейшие движения и настроения правительства, он был вынужден перечеркнуть годы их совместной работы и согласиться с тем, что музыку к его новому фильму будет писать Д. Д. Шостакович. Желание режиссера поработать с новым композитором кажется вполне естественным.
— Но, — как говорил мне сам Григорий Васильевич с запоздалым раскаянием. — этот переход нужно было сделать по-джентльменски. открыто. А я никак не мог собраться с силами и прямо сказать об этом Исааку Осиповичу. И узнал он об этом не от меня...
После длительного молчании Александров продолжил:
— Между прочим, сам Дмитрий Дмитриевич был удивлен моим предложением: «Дунаевский это сделает лучше меня!» Я настаивал. Шостакович согласился. Исаак Осипович очень тяжело перенес это и совсем не потому, что кто-то другой, а не он будет писать музыку (к Шостаковичу он относился с чувством большого уважения, зная его еще по Ленинграду), а потому, что я — его друг, многолетний соратник, с которым рука об руку было столько пройдено вместе, вдруг не поверил в его творческие возможности, усомнился в его готовности написать музыку к масштабной патриотической теме.
Больше они никогда не встречались. В течение семи последних лет жизни Дунаевского они не обменялись ни словом, ни звуком...
— Да, здесь моя вина, она оказалась непоправимой,—говорил мне Александров уже после смерти Любови Петровны, — мы тогда лишились друга. И как возмездие — провал «Русского сувенира». Вот вам и ответ на вопрос о роли его музыки! «Весной» окончилась наша весна.
О многом рассказывал мне Григории Васильевич в наши, ставшие нечастыми, встречи. Последний раз он приезжал в Ленинград в 1977 году вместе со своим сыном (от первого брака), Василием Григорьевичем. Мы провели светлый и печальный вечер, вспоминая Орлову, Дунаевского. Одиночество Григория Васильевича было непоправимо. Провожая гостей, мы вышли из парадной дома на набережной Лейтенанта Шмидта. Над куполом Исаакиевского собора повисла беспощадная луна, почти растворяясь в заревом свечении неба...
— Я не знаю, — грустно сказал Александров, — удастся ли мне еще побывать в Ленинграде, думаю — нет.
Потом были письма и наши, уже нечастые, приезды в столицу. Время Григория Васильевича было поделено между больницами и Внуковом. Он угасал, тоскуя и любя...
Иногда раздавался телефонный звонок:
— Я опять в больнице, тут есть телефон... Я только что был с Любовью Петровной — смотрел фильм «Композитор Глинка». А когда вы приедете в Москву?
И мы приезжали к нему, разговаривали. Он о многом вспоминал. Я слушала п слышала все. Это ему было так необходимо.
Записывать бы! Тогда и помыслить не могла. Правда, сама память (спасибо ей!) цепко схватывала удивительные факты и ситуации, о которых рассказывал Григории Васильевич. Вот некоторые из них.
— ...Закончена работа над очередным фильмом. Будут смотреть в ЦК партии. Так уж повелось с «Веселых ребят». Первое и последнее слово — зa Сталиным. А он говорить не торопится. Закурил свою трубку, смакует дымок и посматривает на нас хитровато. Напряженная тишина, все молчат. Мои нервы на пределе, кажется — урони сейчас кто-нибудь стул, и я выскочу в окно. «Хо-ро-шая картина. — раздается наконец. — По сатирическим зарядам уступает «Волге-Волге», но хорошая картина и без портрета товарища Сталина. — улыбнулся он глазами. — Но вот название ее считаю неподходящим. Старая сказка Перро («И это знает!» — подумалось мне) «Золушкой» вошла в прошлую жизнь, а тут идет речь о новом человеке...» — «Но, товарищ Сталин. — позволил себе вмешаться я, —уже готова реклама фильма, не только изобразительная, но и вещественная — спички, конфеты, духи...» Сталин выслушал меня и, не меняя позы и интонации, словно и не было моих слов, как ни в чем не бывало продолжил: «Фильму нужно дать новое название. Я сегодня подумаю и завтра утром Вы получите мои предложения». Утром на студию была доставлена записка с двенадцатью названиями фильма, написанными рукой Сталина. Я остановился на «Светлом пути».
— ...Однажды, — начал Александров новый рассказ, — на каком-то приеме в Кремле, где мы были вместе с Любовью Петровной, ко мне обратился Сталин: «Вот мы сейчас с Молотовым говорили о фильме «Учитель» Герасимова. Как вы относитесь к этой картине?» От неожиданного вопроса я даже растерялся, да и картину еще посмотреть не удалось, о чем я и сказал товарищу Сталину. «Но обязательно посмотрю!» — «Посмотрите», — сказа. Сталин. На следующий день мы посмотрели этот фильм. Звонок Сталина: «Ну как?» Он даже не счел нужным спросить, посмотрел ли я картину. «Да, товарищ Сталин. Посмотрел, фильм хороший, но я так не смогу...» — «А зачем так? Вы делайте так, как вы умеете и как делали до сих пор. До свиданья!» Такие звонки, — вспоминал Александров, — и радовали, и волновали. Было беспокойно, но не безразлично.
Да, творчество Орловой и Александрова находилось в зоне особого покровительственного внимания Сталина. Но даже и его симпатии, как вспоминал Григорий Васильевич, взваливали на плечи тяжелый, беспокойный груз, нести который было нелегко, ох, как нелегко.
Но вместе с тем, — рассказывал Александров,—я никогда не смогу отказать Сталину в большом, государственном уме. Он безошибочно ощущал суть проблемы, задачи того или иного вида искусства. Его суждения и требования никогда не были беспочвенны, решения —логичны и бескомпромиссны. Творческая и гражданственная ответственность при встречах с ним вырастала до таких самоистязающих, да и что говорить, устрашающих душу высот, что я на одном из обсуждений неожиданно для всех и для себя бухнулся в самый банальный дамский обморок.
И все же! Только заступничество Сталина спасло висевший на волоске затравленный критиками фильм «Веселые ребята» — первую советскую музыкальную кинокомедию.
— Хорошо! Очень веселая картина! Я будто месяц пробыл в отпуске, — сказал Иосиф Виссарионович после просмотра.
И фильм вышел на экраны. Вождь проявлял особенный интерес к музыкальным фильмам, поэтому «Цирк» с его величественно-прекрасной «Песней о Родине» и целой сюитой, состоявшей из замечательных маршей, вальсов, галопов, тоже вошел в число любимых, часто показываемых в Кремле. А успех «Волги-Волги» поистине стал легендарным. Сталин смотрел этот фильм более 20 раз, он знал наизусть все реплики его героев, «хозяин» потчевал «Волгой-Волгой» всех высоких гостей, а одну копию «Волги-Волги» даже подарил Президенту США — господину Рузвельту в 1942 году.
И до поры до времени «сталинский талисман» хранил их. Но в начале пятидесятых годов Александрову все же пришлось испытать тяжесть спровоцированного обвинения. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы 5 марта 1953 года не разрубило этот гордиев узел жестокости и беззакония.
По прошествии двух лет нашей чудесной дружбы в ответ на мое традиционное: «Любовь Петровна...» — Орлова весьма категорично заявила:
— Хватит! Никаких Любовей Петровн! Меня зовут Люба, а тебя,— она перешла на «ты», — Ася. Запомнила?
Это было сказано так безоговорочно требовательно, что у меня не хватило духу возразить. Правда, я так и не смогла перейти на «ты», всячески маневрировала словами, стараясь избегать прямого обращения.